Это аудиокнига о любви, в которой следует быть нерасчетливым и беззащитным, о смерти, с которой надо уметь правильно обращаться, о силе отчаяния, горьком вкусе счастья и ослепительной харымурде всевластия. А еще о ботанике, музыке, географии и международной политике, как же без нее. В идеале эту аудиокнигу следует прослушать дважды: наяву и во сне, потому что некоторые ее эпизоды не могут быть пересказаны словами, зато присниться могут каждому; другой вопрос, удастся ли вспомнить их наутро, но надо стараться.
Прослушал приблизительно половину книги, во время проигрывания аудиофайлов засыпал и просыпался. Не могу с уверенностью сказать, были ли в аудиокниге некоторые сцены или они мне приснились. Аннотацию увидел только сейчас.
Не знаю, как помогают справляться с сильным необратимым горем алкоголь или сигареты. Но очень крепкий черный кофе - хороший помощник для меня сейчас (кофе оказывает и всегда оказывало на меня седативное действие).
Это вино настолько охуенно, что я посвящу ему второй пост. Меня всё равно никто не читает. Не знаю, как описать. Очень насыщенный терпкий вкус. Сортовой состав: Корвина (70%), Молинара (15%), Рандинелла (10%), Неграра (5%).
Жили-были старик со старухой когда-то. Дед закидывал невод - ерши, уклейки. Так что жили-то, может, и небогато, Но корыто было из нержавейки.
Вот приходит дед со своим уловом. "Слышь, старуха,- молвит,- какое дело, Я тут рыбку встретил, такую... словом... Кстати, что с корытом?" "Да вроде цело..."
Тридцать лет прошло и ещё три года, А живут всё там же, всё так же дружно. "Ты того... скажи, если нужно что-то." "Успокойся, дед. Ничего не нужно."
Читаю интернет о Критском Всеправославном Соборе. Лично мне комфортно отсутствие каких-либо принципиальных изменений в православной теории и практике, чему немало поспособствует отказ РПЦ от участия в соборе. Да, мне приятно то, что РПЦ нет дела до прихожан, и в РПЦ любой священник может отпустить любой грех слегка или неслегка пожурив. Да, меня расстраивает отсутствие православных общин в России, но мне как очень интроверту это абсолютно ок, а вот попытки сколь угодно мягко навязыать мне участие в приходской общине меня бы крайне взбесили.
Но РПЦ не дало вменяемого обоснования отказа от участия в Критском Всеправославном Соборе. Многочисленные защитники этого решения не говорят ничего вразумительного. Важность темы предписывает мне особую осторожность в суждениях, но учитывая, что этот Всеправославный Собор очень осуждают такие индивиды, как Киприан Шахбазян, диакон Кураев, Всеволод Чаплин, редакция "благодатного огонька" etc , мне трудно не одобрять Собор и Константинопольский Патриархат.
Б. Камбербэтч в сериале «Пустая корона» Вышел второй сезон «Пустой короны», состоящий из экранизаций «исторических» пьес Шекспира: «Генрих VI» и «Ричард III». Все эпизоды скачаны из группы вконтакте vk.com/serial_the_hollow_crown и представляют собой видео формата mp4 с вшитыми русскими («Генрих VI») и внешними английскими («Ричард III») субтитрами.
В группе имеются записи более высокого качества с внешними субтитрами (не влезли по размеру на файлообменник), а также «Гамлет» с русскими вшитыми субтитрами (vk.com/serial_the_hollow_crown?z=video277815075...).
Только что осознал, что мой день рождения прекрасен не только тем, что он совпадает с днем рождения прекрасного Роджера Желязны, не только тем, что 13 лет мне исполнилось в пятницу 13го, но и тем, что мой день рождения в пересчете на юлианский календарь - это канун Белтейна.
Раньше я об этом (удивительное дело!) не задумывался.
У богатого человека был только один сын, все остальные его дети умерли. Он отправил мальчика в монастырь, чтобы аббат воспитал его. Аббат, назвавший мальчика своим сыном, позволял ему играть в монастыре. Играя, мальчик часто заходил в церковь, восхищаясь статуей Девы с Младенцем. И решил он поделиться с Младенцем едой, которую ему давали. Мальчик пришёл в церковь, забрался на алтарь и положил еду перед статуей. Также он обещал приносить еду Младенцу каждый день. Мальчик приносил еду 15 дней. И тогда статуя Младенца заговорила с ним, пригласив на следующий день пообедать за столом своего отца. Аббат заметил, что мальчик похудел, и стал расспрашивать его. Мальчик ответил, что делился с Младенцем на алтаре, и что Младенец пригласил его на обед. Аббат, расспросив ребенка, попросил разрешения сопровождать его. Той же ночью оба, аббат и мальчик, заболели. В шесть часов утра Господь забрал их на Небеса.
Праздновать день Святого Патрика три дня кряду - это офигенно. Были в кафе, в котором настолько вкусное пиво собственного их изготовления, что я наверное не хочу больше пить никакое бутылочное пиво. А еще там милый псевдосредневековый и псевдохоббитский интерьер.
Надо отдать должное американской школьной программе, при очевидном предпочтении ужасов чёрного рабства на Юге, учебники всё же касаются такой фишки, как indentured servitude, существовавшей на всей территории США (правда, вскользь касаются). Но в России – об этом явлении почти вовсе нет никакого понятия. Поэтому – попробую объяснить.
Как можно было бы перевести на русский это самое indentured servitude? Самым политкорректным вариантом, наверное, было бы – «служба по контракту». Несколько более близким к реальности: «Ну, что-то вроде статуса подмастерья, хотя были отличия». Ещё ближе – был бы известный в русской истории институт холопства, хотя, опять же, имелись отличия.
Как это происходило? Вот живёт парень в той самой Германии или в Ирландии, или даже в Англии. Не будучи любимым сыном и наследником маркграфа или главы купеческой гильдии, а будучи восьмым по счёту сыном простого арендатора, перебивающегося с картошки на лебеду со своего надела размером с тапочку, живёт этот юноша, разумеется, паршиво. Может, не буквально пухнет с голоду (хотя в неурожай – бывало и буквально), но перспектив выбраться из этого дерьма, оставаясь на Родине, – практически никаких.
На самом деле, его положение, вероятно, не хуже, чем у индийского или китайского или арабского крестьянина. Но в чём главное достижение европейской культуры и причина её взлёта – она лучше всех умела делать людей несчастными. Конечно, христианство предоставляло какое-то моральное утешение беднякам, но – не такое мощное, как восточные религии. Тем более, после всех реформаций, Ренессанса и Просвещения – европейский менталитет оказался скорее светским, чем религиозным. А потому – многие люди страдали от сурового диссонанса между своими амбициями и позорными реалиями своего бытия. Потому, не довольствуясь тем малым, что имеют, стремились к новой жизни и новым возможностям – любой ценой. «Хоть тушкой, хоть чучелом».
Новые возможности, как им казалось, открывались в Новом Свете. Где земли просторны и обильны, человек волен делать, что пожелает, а опостылевший диктат привилегированных сословий – сведён к минимуму. Короче, вон из этой перенаселённой, нищей и замордованной Европы! Вперёд, за море, к сияющей свободе и благополучию!
Порыв, конечно, достойный, но существовала одна проблема. Современные экстремалы неоднократно пересекали Атлантику в одиночку, чуть ли не на байдарке, но в те времена подобное предприятие казалось несколько… рискованным, что ли? Особенно – для крестьянского парня, который ничего не знает о навигации и ловле рыбы в открытом море, зато – премного наслышан обо всяких морских чудовищах.
Поэтому – приходилось воспользоваться каким-то более надёжным транспортом. Но, понятное дело, этот транспорт кому-то принадлежал, и этот кто-то – обычно был мало расположен к благотворительности.
Сколько тогда, веке в семнадцатом, мог стоить «билет» на трансатлантический круиз? Что ж, найти расценки несложно, но суммы в шиллингах или в гульденах – мало что нам скажут. Проще будет сказать так: это удовольствие стоило столько, что среднестатистический европейский батрак едва ли мог накопить на билет за всю свою трудовую жизнь. Вернее, даже так: будь у него хоть какая-то возможность откладывать лишние деньги – он бы, наверное, не так уж фанатично рвался вон из Европы. Хотя, конечно, бывали и просто романтически, авантюрно настроенные ребята, в том числе и из благополучных семей, тоже стремившиеся в Новый свет за новыми возможностями. Эти – как правило шли всё же по линии госслужбы, но иногда – договаривались о перевозке в частном порядке.
Что представлял собой этот договор, собственно и называвшийся «индентурой», то есть, двусторонним контрактом? Если кратко: закладную на себя. Компания (или капитан-частник) обязывались оказать транспортные услуги в долг, за что получали практически полную свободу распоряжаться заложенным имуществом.
По прибытии в американский порт капитан давал в газетах объявление, где расписывал достоинства живого товара на борту и назначал цену. Когда находился покупатель – работник поступал в его распоряжение.
Хозяин был обязан предоставлять этому indentured servant пищу, одежду и кров, но об оплате труда не шло даже и речи (за очень редкими исключениями). Иногда – оговаривалось, что хозяин будет учить работника ремеслу, и это действительно сближало его с подмастерьем.
Хозяин имел право применять любые наказания по своему усмотрению, хотя убийство работника считалось всё же предосудительным (где формально, а где и впрямь могло дойти до суда). Замечу, правда, что умышленное убийство чёрного раба - тоже считалось преступлением в большинстве колоний, и известны случаи, когда особо затейливых маньяков-плантаторов всё же вешали по суду. Правда, можно сказать, что чрезвычайная жестокость к рабам скорее рассматривалось как преступление не столько против личности, сколько против общественной нравственности.
В случае с indentured servants женского пола - в контрактах не указывалось, что хозяин имеет на них какие-то сексуальные права, но и какие-либо гарантии девичьей чести там тоже не указывались. На практике - хозяину нужно было изнасиловать свою служанку непосредственно в зале судебных заседаний, чтобы его признали виновным. Да и то, опять же – скорее, за преступление против нравственности и порядка судопроизводства. По сути, честь чернокожей рабыни была защищена даже лучше, чем белой служанки – хотя бы, тогдашними законами против межрасовых связей как таковых (да, это придумал не Гитлер). Избирательных прав работники тоже не имели. Но - могли сочетаться браком. Правда – лишь с согласия хозяина.
И хотя кому-то покажется, что положение indentured servants до неразличимого смахивает на рабство, по закону они считались всё же свободными людьми. Тому была единственная, но очень веская причина: их ограничение в правах было добровольным, по контракту. А главное – временным. Обычно, на срок от двух до семи лет. По истечении которых долг считался погашенным, а работник вновь получал все свои гражданские права. В некоторых случаях – ещё и т.н. freedom dues, «выходное пособие» от хозяина, различное на разных территориях, но обычно: немного земли, немного денег, немного семян. С чем мог, наконец, зажить полноценной, свободной жизнью. Но это, конечно, в идеале. Если он вообще дожил до истечения срока и на него не повесили какой-нибудь новый долг.
А что выживание, что освобождение – порою оказывались проблемой. В этом смысле весьма познавательны записки Александра Эксквемелина, «Пираты Америки». Сей труд известен главным образом как «библия пиратологии», но и положения «вольнонаёмных слуг» автор тоже касается, поскольку сам прошёл через это, будучи «законтрактован» и продан Вест-Индской компанией.
«Рабов у плантаторов мало, хозяева работают наряду со своими слугами, а нанимают они их на три года. Идет здесь в общем такая же торговля людьми, как и в Турции, потому что слуг продают и покупают, как лошадей в Европе. Встречаются люди, которые недурно наживаются на таком промысле: они едут во Францию, набирают людей — горожан и крестьян, сулят им всякие блага, но на островах мгновенно продают их, и у своих хозяев эти люди работают, как ломовые лошади. Этим рабам достается больше, чем неграм. Плантаторы говорят, что к неграм надо относиться лучше, потому что они работают всю жизнь, а белых покупают лишь на какой то срок. Господа третируют своих слуг с не меньшей жестокостью, чем буканьеры, и не испытывают к ним ни малейшей жалости. Больные или здоровые, эти слуги работают прямо под палящими лучами солнца. Труд их совершенно невыносим, и спина у них покрыта струпьями, как у лошади, постоянно таскающей тяжелую ношу». Артем Ферье.
Вам, предположим, двадцать три года, у вас, предположим, так называемый оригинальный ум, жаждущий неведомо чего, зато жаждущий этого неведомого с алчностью чёрной дыры, поглотившей за всю свою жизнь очень много бессмысленной пустоты и всего парочку сладких астероидов - слишком мало для насыщения, но достаточно для отчаянного недовольства безвкусной пустотой.
Вокруг вас, предположим, информационная пустыня, потому что вокруг вас - позднее сэсэсэр, самый конец восьмидесятых, и нет, вы не из столичного города, не из так называемой хорошей семьи. Самое ценное образование, полученное вами - умение читать, которое откуда-то само взялось, когда вам было три года. Остальное благополучно просвистело мимо. Да и не было там особо чему свистеть.
Вы, предположим, начитаны, насколько возможно быть начитанным человеку, чьи возможности исчерпываются хранилищами местных библиотек и милосердием немногих знакомых обладателей книжных сокровищ, которые иногда дают что-нибудь этакое почитать на пару часов или даже на ночь. На целую грёбаную ночь! Редко, но иногда везёт и настолько.
Ваш идеал жизненного уклада, предположим, гессевская Касталия, потому что там, йолки-палки, такие библиотеки! Такие учителя! И вокруг вас сплошь люди, у которых тоже есть эти учителя и эти библиотеки. И это, представляется вам, такой недостижимый уровень, такая глубина взаимопонимания, что можно уже вообще ни о чём не говорить. А иногда - вместе играть в эту их кастальскую игру, правила которой вам так и не стали понятны даже после дюжины перечитываний, но вы точно знаете, что родились именно для неё. И больше ни для чего. (Да, вот такой вы дурак в двадцать три года, ничего не поделаешь, что ж теперь.)
Предположим, другой ваш идеал, совсем уж недостижимый, смех бессмертных, вычитанный у того же Гессе. Хотя на самом деле, вы не понимаете, что это такое. Но жопой, сердцем и всем остальным, что есть у вас чуткого, чуете, что это вам надо. Вот прямо сейчас! И, йолки, только о том и думаете - вот бы так посмеяться однажды. Лучше при жизни, потому что учиться важным вещам надо заранее. А то помрёшь потом и окажется, что без умения так смеяться, ты смертен. И всё, поздняк метаться. Выключаем свет.
Предположим, в один прекрасный день в ваши руки попадает журнал "Иностранная литература", в котором напечатан роман. О романе известно, что по нему уже сняли фильм; знакомые каким-то чудом попали на полузакрытый простмотр, сказали, кино охуенное, но роман тоже вполне ничего. Если уж тебе не удалось увидеть кино, хотя бы почитай.
Преположим, вы берётесь читать и тут же обнаруживаете, что повествователя зовут Адсоном, а его старшего мудрого спутника - Вильгельмом Баскервильским. Это что такое вообще? Это как?! И начинаете ржать раньше, чем додумываетесь до сколько-нибудь удовлетворительного ответа; впрочем, до ответа вы так и не додумываетесь, потому что этот внутренний хохот наедине с собой и каким-то образом хором со всем миром - и есть ответ.
Предположим, вы читаете дальше, почти не понимая сюжета (ничего, не страшно, перечитаете потом), взахлёб, не отрываясь, не ради самого текста, а ради удивительного счастливого ощущения, что вас взяли в игру. Правила этой игры вам пока не знакомы, но вас всё равно взяли, сказав: ничего, научишься по ходу, как-нибудь сообразишь. И это правда, по ходу многому можно научиться. Но это вы узнаете потом, а пока вы просто смеётесь, и смех ваш становится всё холоднее и звонче; это, конечно, совсем не тот смех бессмертных, о котором писал Герман Гессе, зато он очень похож на то, что смутно мерещилось вам. Ну потому что интерпретация - не только дубина в руках читателя, способная разрушить любой авторский замысел, но и волшебный посох, при помощи которого читатель может преобразовать свой мир. А это гораздо важней самого утончённого замысла, приходится признать.
И с этого дня вы, предположим, знаете (на самом деле, ещё ни черта не знаете, но когда всё-таки узнаете, поймёте, что знали с того самого дня), что такое постмодернизм и зачем он нужен. Постмодернизм в вашей трактовке, которая, конечно, отличается от общепринятых, ну а чего вы хотели от невежды с восторженным складом не столько ума, сколько прилагающихся к этому уму девайсов - ай, неважно! - важно, что в вашем понимании посмодернизм - это удивительная возможность соединиться в братском кастальском объятии со всей остальной мировой культурой и хохотать, обнявшись. Ныне и присно, то есть правда, с этого дня и всегда.
Предположим, вы потом просто живёте дальше, ничего на самом деле не изменилось, так не бывает, чтобы от какой-то книжки вдруг изменилась человеческая жизнь. Вопрос только в том, кто теперь живёт дальше вашей нелепой, ещё буквально вчера бессмысленной жизнью, которая внезапно обрела невысказываемый, но совершенно конкретный смысл. Невысказываемый, потому что он не слово, а смех. Даже не сам по себе смех, а просто его возможность. Шанс однажды когда-нибудь снова так смеяться, обнявшись со всем миром сразу. Пригласительный билет на очередной тур игры. Я не знаю, как ещё об этом говорить, оно по-прежнему слишком близко и важно. И слишком личное. То, о чём молчат. И я потом тоже буду об этом молчать, но прямо сейчас надо всё-таки попытаться высказать благодарность. Как могу, так и высказываю. Очень трудно, эх.
Я не любитель некрологов, приуроченных к случаю; любить надо каждый день, а не спохватываться к похоронам, но йолки, что делать, если до меня только сегодня дошло, что умерший позавчера Умберто Эко - один из немногих людей, о ком я могу сказать: он подарил мне жизнь. Такую, в которой удалось обнаружить какие-то важные для меня в тот момент смыслы, а потом идти с ними дальше, в других каких-то направлениях. Куда качнёт, туда и идти, ничего, по большому счёту, не страшась, потому что самое важное у меня уже хотя бы однажды было - когда мы, обнявшись, всем миром хохотали над мудрым следователем Вильгельмом Баскервильским и слепцом Хорхе Бургосским, и в нашем смехе было поровну бесконечного холода и бесконечной любви.